Первый круглый стол, состоявшийся в январе 2018 года, был посвящен наследию Ф. М. Достоевского. В его рамках была представлена новая книга сопредседателя БРО МОО ВРНС, председателя комиссии по регламенту, этике и работе общественных приёмных Общественной палаты области Виктора Овчинникова «Мой Достоевский».

28 марта 2018 года состоялся второй круглый стол, посвящённый эпистолярному наследию Н. В. Гоголя и пророчествам писателя, который всем своим существом противился насильственному пути преобразований в России. 

Мероприятие провели совместно с заседанием литературно-философского клуба «По средам у Страхова» на площадке музея-кабинета Н.Н. Страхова. В нём приняли участие члены ВРНС, представители интеллигенции Белгорода и области, Общества русской словесности, общественных организаций, историки и краеведы, преподаватели вузов Белгорода.

170-летию публикации книги Н.В. Гоголя  

«Выбранные места из переписки с друзьями»,

посвящается 

«…Завещаю не ставить надо мною никакого памятника…» 

Эти строки в названии статьи из «Завещания», которое следует сразу же за предисловием в «Выбранных местах из переписки с друзьями» хорошо знакомы всем, кто любит Николая Васильевича Гоголя, кто читает и перечитывает Гоголя, кто не на словах, не за заработную плату и теплое местечко, не ради того, чтобы быть при власти и деньгах, наградах и почестях, а сердцем и душою любит Россию.

Можно прочитать все собрание сочинений писателя и совершенно не понять его. Но тот, кто вдумчиво вслед за самим Гоголем пройдет его «крестным путем» по «Выбранным местам из переписки с друзьями», сможет найти честные и правильные ответы на самые трудные вопросы собственного бытия на земле России, и бытия государства, которое видоизменяя юридическо-правовую форму продолжает и спустя 170 лет после публикации этой книги, своим механизмом управления народом, служить узкому слою «правящего класса» - бюрократии в разных ее названиях и модификациях. 

Тот гражданин России, кто исполнил долг самообразования и самовоспитания, а, следовательно, изучил более или менее сносно ее историю и соответственно неплохо осведомлен о периодах взросления России, безошибочно перечислит и охарактеризует этапы развития российской бюрократии – от ближней (малой) дружины князя, до современного непомерно многочисленного и весьма далекого от нужд народа чиновничества, в котором, как и прежде, верховодит «ближний круг».

       В России императора Николая I его цензоры-охранители «надлежащим образом» «Выбранные места из переписки с друзьями» прочитали и не допустили к печати следующие главы: «Нужно любить Россию», «Нужно проездиться по России», «Что такое губернаторша», «Страхи и ужасы России», «Занимающему важное место»… 

Попытки Гоголя достучаться до царя были тщетны. Впервые целиком «Выбранные места из переписки было опубликовано в 1867 г. ровно через 20 лет после первой публикации и через 15 лет после смерти писателя.

Но наш разговор не о содержании этого гениального произведения, в котором Гоголь уже не искал «мертвых душ», а пытался обратить взор думающей и просвещенной России к поиску «живых душ», к пониманию сути предназначения человека и Божественного замысла о нем. Наш разговор о другом.

В своем «Духовном завещании» (опубликованном перед смертью) он перешагнул время и обращается к нам, живущим в начале XXI-го века: «Считаю долгом сказать вам теперь напутственное слово: не смущайтесь никакими событиями, какие ни случаются вокруг вас. Делайте каждый свое дело, молясь в тишине. Общество тогда только поправится, когда всякий частный человек займется собою и будет жить как христианин, служа Богу теми орудиями, какие ему даны, и стараясь иметь доброе влияние на небольшой круг людей, его окружающих. Все придет тогда в порядок, сами собой установятся тогда правильные отношения между людьми, определятся пределы законные всему. И человечество двинется вперед. Будьте не мертвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк прелазай иначе есть тать и разбойник». Этот лейтмотив «Духовного завещания» и составил суть «Выбранных мест из переписки с друзьями».

Для той части «образованной» России, для которой Гоголь был «обличителем» крепостной России в «Ревизоре» и «Мертвых душах», Гоголь «Выбранных мест…»  был неприемлем, опасен, вреден. И вполне естественно, как и всегда бывало и нынче тоже бывает, они, эти самые «просвещенные» западники и обрушили на писателя шквал обвинений, наговоров и оскорблений, набросились словно голодные волки на одинокого человека, который избрал без «их ведома» путь не революционера, забрасывающего бомбами представителей правящего класса, а путь мирского монашества, устремленного к святости. Об этом немало написано и в данном контексте это совершенно другой, не связанный с данной статьей, сюжет.

Возглавил тех, кто еще недавно боготворил писателя, в их критике-избиении «переродившегося Гоголя» В.Г. Белинский, который совершенно необоснованно пытался предстать некоей миссией прогресса (копирования Запада) в России, переиначивания страны на западный «либеральный» и «просвещенный» вольтеровский манер. 

Белинский был не одинок в своем осуждении нового произведения Гоголя. Ему вторили А.И. Герцен и иже с ним.

«Горе человеку, которого сама природа создала художником, горе ему, если, недовольный своею дорогою, он ринется в чуждый ему путь! На этом новом пути ожидает его неминуемое падение, после которого не всегда бывает возможно возвращение на прежнюю дорогу», - витийствовал Виссарион Белинский. Он не мог принять итоги внутренней работы Гоголя, которая завершилась убеждением гения, что вовсе не природа создала его художником, а Господь Бог! 

В этом и было главное расхождение в понимании предназначения гения в России между Гоголем и Белинским.

Дальше получилось как всегда в России: когда человеку из общего ряда открывается нечто, что его заставляет стать на путь самосовершенствования, тут же находятся те, кто жаждет такого человека высмеять, поиздеваться над ним, а в России чаще всего – объявить сумасшедшим.  

То же самое произошло с Гоголем. И его друзья, если это «друзья», и его враг» - эти уж с великой радостью, поставили писателю диагноз: «он не в себе», «что-то тронулось в его голове» и так далее.

Поразительно, что Гоголь не нашел понимания не только в кругу «власть предержащих», не только среди «демократической интеллигенции», которая еще недавно его боготворила, но и среди большинства виднейших представителей Православного духовенства, которое отнеслось к книге Гоголя весьма настороженно. Архимандрит Игнатий (Брянчанинов), настоятель Троице-Сергеевой пустыни (около Петербурга) так отозвался о книге: «…Она издает свет и тьму…».

Высшее русское общество, читающая публика (в России того периода 120 млн. человек читать не умели и о существовании Гоголя не подозревали, да и те 15 млн., что читать были обучены в большинстве своем книги и журналы не выписывали, о Гоголе и не слыхивали; самые популярные издания печатались тиражами до 10 тыс. экз.) в немалой степени воспитанные инородной литературой «умилялись» трагедией Гоголя. Перед ними был гений? так и вовсе не гений, а сумасшедший, который открыл читателю свою ранимую душу, тем самым и читателя заставил честно взглянуть на самого себя, на свои достоинства и пороки. А кто ж за это «зеркальцу» не будет мстить, если оно всю правду «рассказывает»!

Что там в век XIX-й, в наш не менее порочный и циничный XXI-й многомиллионные массы приходят в дикий восторг, когда из СМИ узнают о какой-то «червоточине», обнаруженной в биографии кого-то из наших великих современников. В какой экстаз приходила с позволения сказать «наша публика», когда прозападная либеральная критика глумилась над русскими писателями-патриотами, когда втаптывалась в землю советская военная и деревенская проза…

На фоне огромного потока лжи и клеветы, который обрушился на Гоголя, особо выделялось в главном несправедливое и безапелляционное «Письмо к Гоголю» В.Г. Белинского, который написал его в июле 1847 г. находясь в Зальцбрунне (Селезии) на лечении. 

В этом письме критик, оказавшийся без оков цензуры, занялся самым неблагодарным делом, он взялся развенчивать то, что потом умнейшие и совестливые люди Отечества назовут «проповедью и исповедью ко всей России». 

То ли Белинский сам уже был сильно болен, то ли «революционная зараза» и умному человеку застила глаза… 

Уважаемый читатель этой статьи может сам познакомиться с «воспаленными мыслями» Виссариона, который, конечно, относительно отдельных позиций, высказанных в книге Гоголем прав. Ну да, разве кто-то на этой бренной земле может претендовать на безошибочность? 

И все же дело ведь не в частностях. А в главном Белинский в оценке «Выбранных мест из переписки с друзьями» оказался как критик и «пророк» полным банкротом. 

Вот цитата из его письма к Гоголю: «…Не без некоторого чувства самодовольства скажу Вам, что мне кажется, что я немного знаю русскую публику. Ваша книга испугала меня возможностию дурного влияния на правительство, на цензуру, но не на публику. Когда пронёсся в Петербурге слух, что правительство хочет напечатать Вашу книгу в числе многих тысяч экземпляров и продавать её по самой низкой цене, мои друзья приуныли; но я тогда же сказал им, что, несмотря ни на что, книга не будет иметь успеха, и о ней скоро забудут. И действительно, она теперь памятнее всем статьями о ней, нежели сама собою…». 

И что ж. Все наоборот, книга не просто имеет успех, она вот уже 170 лет в центре самых острых споров о противоречивой судьбе России и причинах такую долю породивших. И опять же не сюжет с банкротством «пророка» Белинского занимает нас.

Для нас важно точно и честно донести до вас, уважаемый читатель, что же написал Гоголь, объявленный почти всеми «сумасшедшим», в своем ответном письме В.Г. Белинскому. Тут ведь зарыта собака! 

Если человек «тронулся умом», то, соответственно, последствия болезни должны найти отражение в его реакции на письмо человека, которого он очень ценил и уважал.

Напомним читателю, что у письма Гоголя Белинскому тоже интересная судьба. 

Первоначальный вариант, подробный и обширный Гоголь написал сразу, в конце июля - начале августа 1847 года. Написал, поразмышлял-поразмышлял и отправлять не стал. Порвал. Кусочки сохранились, сохранилось и первоначальное письмо.

Написал заново и удовлетворенный последним вариантом письмо Белинскому отправил. 

Всякий, кто попытается сравнить эти два письма безусловно сделает вывод о том, что они написаны все тем же Гоголем, который стал известен России своими бессмертными произведениями из народной жизни, «Ревизору» и «Мертвым душам», благодаря теплым отзывам А.С. Пушкина и положительной критике того же Белинского. Вместе с тем, это и в чем-то другой Гоголь, более мудрый, более православный, более нравственный человек.

       

Из собранного из клочков первого варианта письма, мы узнаем, что Гоголь повторяет слова из письма Белинского: «Опомнитесь, вы стоите на краю бездны!» И далее усиливает свою позицию нет-нет не защиты, а степенного и мудрого разговора: «…Как далеко вы сбились с прямого пути…В каком грубом, невежественном смысле приняли вы мою книгу! Как вы ее истолковали!».

Вот вам и «сошедший с ума Гоголь»! А дальше, «дружеская порка» еще беспощадней! 

Гоголь обвиняет Белинского в отказе показывать все прекрасное в творениях писателей, в стремлении ошибочно увязывать литературу и политику. И констатирует: «…Уста ваши дышат желчью и ненавистью».

С какой любовью к русскому народу и с какой доброй думой о нем должен был жить Гоголь, оказавшийся способным признать следующее: «Моя ошибка в том, что я мало обнаружил русского человека, я не развергнул его, не обнажил до тех великих родников, которые хранятся в его душе. Но это нелегкое дело. Хотя я и больше вашего наблюдал за русским человеком…». 

Вот так, злопыхатели и клеветники Гоголя! Гений и такое самоуничижение… 

Оглянитесь кругом, сколько развелось ныне в России политических карликов, мнящих себя генералиссимусами, сколько финансово-экономических «горбунов», из числа вороватых «приватизаторов», которые мнят себя властителями судеб русского народа и поводырями народа в безобразной рыночной вакханалии. 

     

Сколько развелось «политиков» поучающих писателей и художников, учителей и поэтов, ученых и изобретателей… Таланты объявляются «быдлом», а сидящие в креслах всяких администраций и на сундуках злата, наворованного у народа, бывшие «работники прилавков и всяких райпо» выставляются вроде «соли земли»…

    

Белинский и иже с ним опустились до того, что заподозрили Гоголя во лжи, утверждая, что он написал книгу в угоду властям, чтобы поживиться деньжатами царя… 

    

И что ж Гоголь? 

    

А он отвечает изболевшемуся чахоткой Белинскому: «…Вспомнили бы вы по крайней мере, что у меня нет даже угла, и я стараюсь только о том, как бы еще облегчить мой небольшой походный чемодан, чтобы легче было расстаться с миром. Вам следовало поудержаться клеймить меня…».

    

Не согласился Гоголь в причислении его к безусловным охранителям тогдашней власти.

    

Спор о месте и роли правительства в России давнишний. И Белинский не являлся исключением, обвиняя Гоголя в том, что тот в своей книге льстит и царю, и правительству, напоминая им о святости, об ответственности… И в этом вопросе Белинский не понял Гоголя. 

     

А тот, стойко отвечал на нападки: «… Вы говорите кстати будто я спел похвальную песнь нашему правительству. Я нигде не пел. Я сказал только, что правительство состоит из нас же. Мы выслуживаемся и составляем правительство. Если же правительство огромная шайка воров, или, вы думаете, этого не знает никто из русских? Рассмотрим пристально, отчего это? Не оттого ли эта сложность и чудовищное накопление прав, не оттого ли, что мы все, кто в лес, кто по дрова? Один смотрит в Англию, другой в Пруссию, третий во Францию. Тот выезжает на одних началах, другой на других. Один сует государю тот проект, другой иной, третий опять иной. Что ни человек, то разные проекты и разные мысли, что ни город, то разные мысли и проекты…».

    

Белинского и тех, кто шел за ним, будоражила мысль о подготовке «спасительной революции», которая только и сделает русский народ счастливым. А потому все, что предлагалось делать для лучшего устройства жизни в царской России, а значит для «похорон» этой самой революции, объявлялось предательством.

Гоголь же, благодаря трудной внутренней работе над собой, смог увидеть трагедию революционных преобразований, ибо они, эти самые революционные преобразования, вовсе не превращают «мертвые души в живые».

В ответе Гоголя разворачивается глубокая дискуссия не только о роли и предназначении царя и правительства (напомним, что Гоголь считал, что они должны своими действиями быть устремлены к святости, то есть к достойному человека жизнеустройству по заповедям Христовым, а не лгать малограмотному и замордованному народу и изворачиваться, лишь бы любой ценой удержаться у власти), как власти светской, но и о роли Православия, духовенства, как власти нравственной, власти духовной.

Вот, что писал Гоголь по этому вопросу: «Отчего вам показалось, что я спел тоже песнь нашему гнусному, как вы выражаетесь, духовенству? Неужели слово мое, что проповедник восточной церкви должен жизнью и делами проповедовать. И от чего у вас такой дух ненависти? Я очень много знал дурных попов и могу вам рассказать множество смешных про них анекдотов, может быть больше, нежели вы. Но встречал, зато и таких, которых святости жизни и подвигам я дивился, и видел, что они – созданье нашей восточной церкви, а не западной. Итак, я вовсе не думал воздавать песню духовенству, опозорившему нашу церковь, но духовенству, возвысившему нашу церковь. Как все это странно!».

Да нет же, Николай Васильевич, ничего в этом странного нет. Вся русская история наполнена этой непрекращающейся борьбой влюбленных в запад «граждан» России с Русской Православной церковью. Беда то в том, что само православное духовенство немало поводов давало, чтобы люди могли приходить в уныние от нравственного падения священнослужителей. Но вопрос в том то и состоит, желаем ли мы беды исправлять или же использовать их для разжигания пожара революции.

Гоголь в своих «Выбранных местах из переписки с друзьями» заявил свое право иметь иное, нежели «демократическое сообщество» мнение о судьбе России. Решившись на это, он никак не мог понять, почему Белинский и те, кто идет за ним, совершенно не приложили толику усилий, чтобы вдуматься в его размышления, на которые он имеет полное право.  

Эти «критики» всего и вся уже тогда вознамерились управлять умами совестливой, нравственной России, уже тогда возмечтали превратить ее в подпольную, бомбистскую, страну-диктатуру. 

А Гоголь? Все еще не веря в такой разворот событий, обращается к Белинскому: «Вы говорите, что вы прочли будто сто раз мою книгу, тогда как ваши же слова говорят, что вы ее не читали ни разу. Гнев отуманил глаза ваши и ничего не дал вам увидеть в настоящем смысле». 

    

Ах, Николай Васильевич, Николай Васильевич! Вам суждено будет увидеть только с небес, что начнут творить эти «критики в кожанках» после 1917 года. Они присвоят себе право проектировать, не только, что кому и как писать, но и куда ходить и как дышать! Вы увидите и год 1991-й. Когда честь и совесть будет «иудами» подменены призывами воспринять образцы демократической жизни в Европе и США! Вы увидите и день сегодняшний, когда голос вымирающего русского народа в защиту справедливости, человечности, строительства общества действительно равных возможностей почти не замечается и подменяется фальцетом бюрократии… 

Да и писателей будут держать, как подсобный материал разных «перековок». Немало перестреляют, других «перекуют». Часть правда выживет с Божией милостью в кочегарках, да разных каптерках. А ныне, чтобы не будоражили умы, ограничат возможностями вести широкомасштабную издательскую и просветительскую деятельность. Известно ли вам, там на небесах, уважаемый Николай Васильевич, что тиражи журналов, где публикуются писатели и поэты России, поменьше, чем в ваши времена! И это то спустя полтора века… 

    

Развернув свои доводы в пользу более глубокого понимания души русского народа, Гоголь писал лидеру тогдашних демократов: «Нет, Виссарион Григорьевич, нельзя судить о русском народе тому, кто прожил век в Петербурге, в занятьях легкими журнальными статейками и романами тех французских романистов, которые так пристрастны, что не хотят видеть, как из Евангелия исходит истина, и не замечают того, как уродливо и пошло изображена в них жизнь».

   

 Особый вопрос в дискуссии Гоголя и Белинского о положении русского крестьянства. И здесь крайне противоположные позиции. 

     

У Белинского во всем виноваты помещики и без избавления от них крестьянину нет спасения. Гоголь же во много раз лучше зная помещичью среду и тяжелое положение крестьянства исходил из иной системы координат. Он хорошо понимал, что свято место пусто не бывает. И «упразднение» управления помещиков повлечет за собой оформление «новой армии» управленцев, может быть еще более алчных и беспощадных. И он задает Белинскому беспощадный вопрос: «Что для крестьян выгоднее, правление одного помещика, уже довольно образованного, который воспитался и в университете и который все же, стало быть уже многое должен чувствовать, или быть под управлением многих чиновников менее образованных, корыстолюбивых и заботящихся о том только, чтобы поживиться?».

     

По сути, Гоголь не только нарисовал как реалист медленно формирующуюся картину будущего бюрократического управления крестьянством после 1861 года, но и пророчествовал о содержании большевистской коллективизации, завершившейся глобальным произволом и вседозволенностью партийно-советских чиновников на селе.

     

Предчувствуя то, к каким трагическим последствиям может привести «поклонение демократиям и революциям» Гоголь взывал к Белинскому: «Да и много есть таких предметов, о которых следует каждому из нас подумать заблаговременно, прежде нежели с пылкостью невоздержанного рыцаря и юноши толковать об освобождении, чтобы это освобожденье не было хуже рабства».

Как вы правы, как вы правы Николай Васильевич! Ваши мудрые мысли и наставления хоть и не дошли до Белинского, но стали известны последующим поколениям. Задумались ли они о ваших предостережениях? Разумеется, нет, как показала последующая история России, которая слабеет, да так, что от Балтии до Тихого океана православных русских сто миллионов с довеском, а по границе народы в миллиарды голодных ртов, жаждущих прибрать к рукам чуть ли ни четыре пятой России, если не всю скопом. И отбиться от них не представляется никакой возможности никаким даже самым современным и самым уникальным боевым оружием, кроме может одного оружия – без устроения такой жизни в стране, чтобы распределение благ подвигало к производительному труду всех, а плата за него стимулировала быстрое восстановление и рост народонаселения и, конечно, рост числа русского народа, как государствообразующего.

Тогда и ныне сколько самонадеянных властителей среди разных статусных лиц государства, политиков бесчисленного сонма партий и армии чиновников, не говоря о всяких политологах и социологах, футурологах и прочих, которые убеждены, что знают русский народ. Обращаясь к Белинскому Гоголь восстает: «Еще меня возмутила эта отважная самонадеянность, с которую вы говорите: «Я знаю общество наше и дух его, и ручаетесь в этом…Я встречал в последнее время много прекрасных людей, которые совершенно сбились. Они думают, что преобразованьями и реформами, обращеньем на такой и на другой лад можно поправить мир; другие думают, что посредством какой-то особенной, довольно посредственной литературой, которую вы называете беллетристикой, можно подействовать на воспитание общества… Брожение внутри не исправить никаким конституциям…Нужно вспомнить человеку, что он вовсе не материальная скотина, но высокий гражданин высокого небесного гражданства. Покуда он хоть сколько-нибудь не будет жить жизнью небесного гражданина, до тех пор не придет в порядок и земное гражданство».

Конечно, Гоголь и представить себе не мог, что такое приватизация после 1991 года, потому как он и год 1917-й  с разграблением награбленного вряд ли  мог представить! Но как он безошибочно уловил подлинную природу человека и социальных отношений вообще. То, что сделали с народом России те, кто пинал ногами высокое небесное гражданство, могли сделать люди, по сути своей презирающие свои обязанности в земном гражданстве России. И этому потакали те на всяких тронах и трониках, кто обязан был заботиться о народе.

И если для Белинского первое лицо государства – царь пустой звук, виновник всего и вся, которого следует свергнуть, то у Гоголя эта тема решается иначе, сугубо с нравственной позиции. Он писал: «Будем отправлять по совести свое ремесло. Тогда все будет хорошо, и состоянье общества поправится само собою. В этом много — значит государь. Ему дана должность, которая важна и превыше? всех? С государя у нас все берут пример. Стоит только ему, не коверкая ничего, править хорошо, так и все пойдет само собою…».

Особая полемика вокруг того, как Гоголь высказался в своей книге о грамотности народа. Здесь нужно прямо сказать, Белинский выступил лжецом, обвинив писателя в том, что он выступает против образования народа. И в своем ответе Белинскому Гоголь вынужден был прямо и резко заметить: «Мне даже было смешно, когда из этих слов (относительно частного вопроса, связанного с оценкой помещика, у которого крестьяне землевладельцы, В.О.), что я вооружился против грамотности… Отцы и деды наши, даже безграмотные, решили, что грамотность нужна…Мысль, которая проходит сквозь всю мою книгу, есть та, как просветить прежде грамотных, чем безграмотных, как просветить прежде тех, которые имеют близкие столкновения с народом, чем самый народ, всех этих мелких чиновников и власти, которые все грамотны и которые между тем много делают злоупотреблений… Народ меньше испорчен, чем все это грамотное население…»…

Первое обширное письмо Белинскому Гоголь все же не закончил. Последние его слова в нем об интеллектуальном росте управляющего народом класса, о том, чтобы издавались книги, которые «могли бы ему (этому классу, В.О.) открыть, как именно не красть, и чтобы точно соблюдалась правда».

   

 Мог ли такое письмо Белинскому написать человек «не в своем уме»? Разумеется, нет. Письмо написал гений, мудрец, пророк!

    

Почему первоначальное письмо Гоголь не отправил? Знает только он!

    

Что же из первоначального варианта «перетекло» в вариант окончательный? Да почти ничего, кроме самокритичной оценки своего творчества Гоголем, и попытки призвать Белинского задуматься над тем, что же на самом деле происходит в российском обществе. 

     

Гоголь открыто объявляет о своей вине за многие поверхностные оценки действительности и призывает тоже самое сделать авторитетного критика В.Г. Белинского. Отправленное письмо крайне краткое в сравнении с письмом, порванным и неотправленным.  

     

Но появились и новые оттенки, которые показывают доброту и человечность Гоголя.  В конце письма от 10 августа 1847 г., которое и получил Белинский есть такие строки: «Как мне нужно узнавать многое из того, что знаете вы и чего я не знаю, так и вам тоже следует узнать хотя часть того, что знаю я и чем вы напрасно пренебрегаете. А покамест помните прежде всего о вашем здоровье… Желаю вам от всего сердца спокойствия душевного…».

      

Можно было бы поставить точку. Если бы…

      

«Выбранные места из переписки с друзьями» начинаются предисловием и «Завещанием Гоголя». Пункт второй в завещании о том, что Гоголь скептически высказался «о памятнике» над будущей своей могилой. Эти строки составили название статьи. 

      

Прочитав этот пункт, Лев Николаевич Толстой отметил его особым знаком. Он, изучающим жизненный путь Толстого, известен. Тот, кто видел место захоронения первого из первых русских писателей в Ясной Поляне убедится, что кроме маленького ухоженного холмика, зеленой травы и кое-где естественной растительности над местом упокоения Толстого ничего нет.

       

Видимо Толстой вслед за Гоголем хорошо понимал, что самым лучшим памятником человеку является та жизнь, которую он прожил и то, что человек за жизнь содеял, чтобы приблизиться к святости.

       

Вот теперь можно и остановиться, ибо дорога постижения Гоголя бесконечна как космос».